Неточные совпадения
— Куда вы? Подождите, здесь ужинают, и очень вкусно. Холодный ужин и весьма неплохое вино. Хозяева этой старой посуды, — показал он широким жестом на
пестрое украшение стен, — люди добрые и широких взглядов. Им безразлично, кто у них ест и что говорит, они достаточно богаты для того, чтоб участвовать в истории; войну они понимают как основной смысл истории, как фабрикацию героев и вообще как нечто очень украшающее
жизнь.
Жизнь красавицы этого мира или «тряпичного царства», как называл его Райский, — мелкий,
пестрый, вечно движущийся узор: визиты в своем кругу, театр, катанье, роскошные до безобразия завтраки и обеды до утра, и ночи, продолжающиеся до обеда. Забота одна — чтоб не было остановок от пестроты.
Привалов сначала почувствовал себя очень жутко в галдевшей
пестрой толпе, но потом его глубоко заинтересовала эта развернутая страничка чисто русской
жизни.
Но этот отдых продолжался всего один день, а когда Хиония Алексеевна показалась в курзале, она сразу попала в то
пестрое течение, в котором барахталась всю свою
жизнь.
В погожие сумерки «весь город» выходил на улицу, и вся его
жизнь в эти часы переливалась
пестрыми волнами между тюрьмой — на одной стороне и почтовой станцией — на другой.
Началась и потекла со страшной быстротой густая,
пестрая, невыразимо странная
жизнь. Она вспоминается мне, как суровая сказка, хорошо рассказанная добрым, но мучительно правдивым гением. Теперь, оживляя прошлое, я сам порою с трудом верю, что всё было именно так, как было, и многое хочется оспорить, отвергнуть, — слишком обильна жестокостью темная
жизнь «неумного племени».
Среди яркой и оживленной мелодии, счастливой и свободной, как степной ветер, и как он, беззаботной среди
пестрого и широкого гула
жизни, среди то грустного, то величавого напева народной песни все чаще, все настойчивее и сильнее прорывалась какая-то за душу хватающая нота.
Искренно ответили только Арапов и Бычков, назвавшие себя прямо красными. Остальные, даже не исключая Райнера, играли словами и выходили какими-то
пестрыми. Неприкосновенную белизну сохранили одни феи, да еще Брюхачев с Белоярцевым не солгали. Первый ничего не ответил и целовал женину руку, а Белоярцев сказал, что он в
жизни понимает только одно прекрасное и никогда не будет принадлежать ни к какой партии.
И от всей моей большой,
пестрой, шумной
жизни, от которой я состарилась…
Что за
жизнь! Полинял
пестрый полога цвет...
Перед нею все шире и
пестрее развертывалась картина
жизни человеческой — суетливой, тревожной
жизни в борьбе за сытость.
Улыбка — укус, сюда — вниз. Села, заиграла. Дикое, судорожное,
пестрое, как вся тогдашняя их
жизнь, — ни тени разумной механичности. И конечно, они, кругом меня, правы: все смеются. Только немногие… но почему же и я — я?
Жизнь Александрова пройдет ярче, красивее, богаче, разнообразнее и
пестрее.
Запылала радость в груди Серебряного. Взыграло его сердце и забилось любовью к свободе и к
жизни.
Запестрели в его мыслях и леса, и поля, и новые славные битвы, и явился ему, как солнце, светлый образ Елены.
И будет его
жизнь идти своим чередом, не спрашивая, укладываются или нет его лучшие стремления в ее тяжелые требования, и долго, может быть, она будет плести свой
пестрый узор, где каждая подробность, взятая отдельно, не имеет понятного смысла, но где все явления держатся меж собою неразрывною цепью, истекая одно из другого со строгою последовательностью.
Я очень люблю людей и не хотел бы никого мучить, но нельзя быть сентиментальным и нельзя скрывать грозную правду в
пестрых словечках красивенькой лжи. К
жизни, к
жизни! Надо растворить в ней все, что есть хорошего, человечьего в наших сердцах и мозгах.
Одежда и образ
жизни их представляли тогда
пеструю смесь татарских и русских нравов, но кумыс был у них обычным питьем от утра до вечера.
Переносясь воспоминаниями к этому многознаменательному дню моей
жизни, я прежде всего вижу себя в очень большой зале, среди густой и
пестрой толпы, с первого взгляда как нельзя более напоминавшей мне группы из сцены на дне моря в балете «Конек-Горбунок».
Простите, милая тетенька, что письмо мое вышло несколько пестро:
жизнь у нас нынче какая-то
пестрая завелась, а это и на течение мыслей влияние имеет. Живется-то, положим, даже очень хорошо, да вдруг сквозь это хорошее житье что-то сомнительное проскочит — ну, и задумаешься. И сделается сначала грустно, а потом опять весело. Весело, грустно; грустно, весело. Но приходить в отчаяние все-таки не следует, покуда на конце стоит: весело.
Целые дни перед глазами Ильи вертелось с криком и шумом что-то большущее,
пёстрое и ослепляло, оглушало его. Сначала он растерялся и как-то поглупел в кипучей сутолоке этой
жизни. Стоя в трактире около стола, на котором дядя Терентий, потный и мокрый, мыл посуду, Илья смотрел, как люди приходят, пьют, едят, кричат, целуются, дерутся, поют песни. Тучи табачного дыма плавают вокруг них, и в этом дыму они возятся, как полоумные…
Пёстрой, шумной волной текла
жизнь вокруг, он плыл в этой волне свободно и легко, толкался на базарах, заходил в трактиры, важно спрашивал себе пару чая и пил его с белым хлебом долго, солидно, — как человек, знающий себе цену.
И это в то время, когда кругом кипела
жизнь, гудел всегда полный народа Охотный ряд, калейдоскопом
пестрел широкий Китайский проезд, и парами, и одиночками, и гружеными возами, которые спускались от Лубянской площади, упирались в канат и поворачивали в сторону, то к Большому театру, то к Китайской стене, чтобы узким проездом протолкаться к Охотному ряду и дальше.
Перед глазами Евсея закружились
пёстрым хороводом статные, красивые люди в блестящих одеждах, возникала другая, сказочная
жизнь. Она оставалась с ним, когда он лёг спать; среди этой
жизни он видел себя в голубом кафтане с золотом, в красных сапогах из сафьяна и Раису в парче, украшенной самоцветными камнями.
Москва-река, извиваясь, текла посреди холмистых берегов своих; но бесчисленные барки, плоты и суда не
пестрили ее гладкой поверхности; ветер не доносил до проезжающих отдаленный гул и невнятный, но исполненный
жизни говор многолюдного города; по большим дорогам шумел и толпился народ; но Москва, как жертва, обреченная на заклание, была безмолвна.
Со свечой в руке взошла Наталья Сергевна в маленькую комнату, где лежала Ольга; стены озарились, увешанные платьями и шубами, и тень от толстой госпожи упала на столик, покрытый
пестрым платком; в этой комнате протекала половина
жизни молодой девушки, прекрасной, пылкой… здесь ей снились часто молодые мужчины, стройные, ласковые, снились большие города с каменными домами и златоглавыми церквями; — здесь, когда зимой шумела мятелица и снег белыми клоками упадал на тусклое окно и собирался перед ним в высокий сугроб, она любила смотреть, завернутая в теплую шубейку, на белые степи, серое небо и ветлы, обвешанные инеем и колеблемые взад и вперед; и тайные, неизъяснимые желания, какие бывают у девушки в семнадцать лет, волновали кровь ее; и досада заставляла плакать; вырывала иголку из рук.
«Внутренняя несостоятельность всей объективной формы существования прекрасного открывается в том, что красота находится в чрезвычайно шатком отношении к целям исторического движения даже и на том поприще, где она кажется наиболее обеспеченною (т. е. в человеке: исторические события часто уничтожают много прекрасного: например, говорит Фишер, реформация уничтожила веселую привольность и
пестрое разнообразие немецкой
жизни XIII-XV столетий).
На первый взгляд кажется, что все эти люди, загнанные сюда на прииск со всех концов России одним могучим двигателем — нуждой, бестолково смешались в одну
пеструю массу приисковых рабочих; но, вглядываясь внимательнее в кипучую
жизнь прииска, мало-помалу выясняешь себе главные основы, на которых держится все.
В конце октября или в начале ноября Балаклава — этот оригинальнейший уголок
пестрой русской империи — начинает жить своеобразной
жизнью.
В нем было также много поэзии, — и опять-таки особенной —
пестрой и проникнутой разнообразными переливами церковно-бытовой
жизни, ограниченной народной наивности и бесконечных стремлений живого духа.
Густая стена зелени бульвара скрывала хвастливые лица
пестрых домов Поречной, позволяя видеть только крыши и трубы, но между стволов и ветвей слобожане узнавали горожан и с ленивой насмешкой рассказывали друг другу события из
жизни Шихана: кто и сколько проиграл и кто выиграл в карты, кто вчера был пьян, кто на неделе бил жену, как бил и за что.
В этом «собранье
пестрых глав» [Цитата из Посвящения к «Евгению Онегину» А. С. Пушкина.] мне хотелось выявить в философствовании или воплотить в умозрении религиозные созерцания, связанные с
жизнью в Православии.
Бродячие приживалки, каких много по городам, перелетные птицы, что век свой кочуют, перебегая из дому в дом: за больными походить, с детьми поводиться, помочь постряпать, пошить, помыть, сахарку поколоть, — уверяли с клятвами, что про беспутную Даренку они вернехонько всю подноготную знают — ходит-де в черном, а
жизнь ведет
пеструю; живет без совести и без стыдения у богатого вдовца в полюбовницах.
Грохольский, розовый, возбужденный, двигая всеми членами, выложил пред Бугровым кучу пачек, бумаг, пакетов. Куча была большая, разноцветная,
пестрая. В
жизнь свою никогда не видал Бугров такой кучи! Он растопырил свои жирные пальцы и, не глядя на Грохольского, принялся перебирать пачки кредиток и бланки…
И он был"барское дитя", типичный москвич; но его детство, отрочество и первая юность прошли в более привольной и
пестрой светской и товарищеской
жизни.
До сих пор в моей памяти всплывает полная яркого света и
пестрых красок та узкая улица, покрытая сверху парусинным завесом, где бьется пульс городской
жизни, и собор, и прогулка, и отдельные дома с их восточным внутренним двориком, и неизбежная арена боя быков, где знакомые испанцы взапуски указывали моим коллегам-французам всех знаменитых красавиц. Там национальная"мантилья"еще царила, и только некоторые модницы надевали общеевропейские шляпки.
Передо мною прошел целый петербургский сезон 1861–1862 года, очень интересный и
пестрый. Переживая настроения, заботы и радости моих первых постановок в обеих столицах, я отдавался и всему, что Петербург давал мне в тогдашней его общественной
жизни.
Программа моего парижского дня делалась гораздо разнообразнее, а стало быть, и
пестрее. Я уже был корреспондент и обязан был следить за всякими выдающимися сторонами парижской
жизни.
«Кто надеется найти здесь, на этом поприще, — говорил он, — одни розы, яркие
пестрые цветы, праздник
жизни, веселье, радости и целый букет успеха, тот пусть уйдет скорее из нашего храма, пока не поздно еще.
Благодаря военному званию своего господина и своей необыкновенной
пестрой шерсти и кличке, «Крокодил» был принят легковерными людьми за настоящего крокодила и, пользуясь возникшей по поводу столь грозных слухов всеобщей паникой, предался самой беспорядочной
жизни.